Картина «Аустерлиц» снималась на территории бывших концлагерей Дахау, Берген-Бельзен, Равенсбрюк, Заксенхаузен и Дора-Миттельбау, и своим названием отсылает к одноименному роману Винфрида Зеебальда, посвященному памяти о Холокосте.
Картина «Аустерлиц» снималась на территории бывших концлагерей Дахау, Берген-Бельзен, Равенсбрюк, Заксенхаузен и Дора-Миттельбау, и своим названием отсылает к одноименному роману Винфрида Зеебальда, посвященному памяти о Холокосте.На самом деле неважно в каких лагерях снимался фильм, суть в том, что из него следует, что люди перестают соотносить увиденное с реальностью. Они начинают посещать концлагеря как очередной туристический аттракцион, забывая о том, что эти места - фабрики по переработке людей в пепел, места страшных преступлений против человечества.
На самом деле неважно в каких лагерях снимался фильм, суть в том, что из него следует, что люди перестают соотносить увиденное с реальностью. Они начинают посещать концлагеря как очередной туристический аттракцион, забывая о том, что эти места - фабрики по переработке людей в пепел, места страшных преступлений против человечества.Фильм - кинонаблюдение вызывает у зрителя вопросы: Зачем они туда пришли? Что они там ищут? Как хранить эту память и какие проблемы возникают в результате того, что мы называем меморизация.
Фильм - кинонаблюдение вызывает у зрителя вопросы: Зачем они туда пришли? Что они там ищут? Как хранить эту память и какие проблемы возникают в результате того, что мы называем меморизация.РЕЖИССЕРСКИЙ СТЕЙТМЕНТ
РЕЖИССЕРСКИЙ СТЕЙТМЕНТЯ никогда не думал, что буду здесь. Проезжал мимо, увидел табличку и завернул.
Я никогда не думал, что буду здесь. Проезжал мимо, увидел табличку и завернул.Тропинка ведет вдоль дороги, сворачивает в сторону. Дома стоят полукругом. Дома, в которых живут люди, обычные жители обычных домов. Желтые стены, белые окна, газоны. Рядом с домом под зонтиком дама пьет кофе. На стоянке машины. Тихий, жаркий летний день. Ничего необычного.
Тропинка ведет вдоль дороги, сворачивает в сторону. Дома стоят полукругом. Дома, в которых живут люди, обычные жители обычных домов. Желтые стены, белые окна, газоны. Рядом с домом под зонтиком дама пьет кофе. На стоянке машины. Тихий, жаркий летний день. Ничего необычного.Это просто дома, или уже территория? Это уже территория, а дома – это обычные, трехэтажные, типовые для того времени дома. Просто место для жизни. Смотрите – в окнах цветы. Здесь когда-то жила охрана. Те, кто шел каждый день на работу такую тяжелую и нужную всем, кто послал их туда. А в домах жили их семьи. Кто знает, может и продолжают жить. Но как бы там ни было – это уже территория лагеря, или когда-то ею была. Столовая. Прохожу мимо еды и понимаю, что не могу. Странно.
Это просто дома, или уже территория? Это уже территория, а дома – это обычные, трехэтажные, типовые для того времени дома. Просто место для жизни. Смотрите – в окнах цветы. Здесь когда-то жила охрана. Те, кто шел каждый день на работу такую тяжелую и нужную всем, кто послал их туда. А в домах жили их семьи. Кто знает, может и продолжают жить. Но как бы там ни было – это уже территория лагеря, или когда-то ею была. Столовая. Прохожу мимо еды и понимаю, что не могу. Странно.Направо, налево, вниз, вот и забор и тотальной симметрии вход. За забором группами бродят люди – туристы. Все подчинено строгой логике. Зачем оставлять все – только по одному экземпляру. Ведь остальное лишено функциональности. От газона из угля, очерченного белым камнем, к другому газону. Табличка, барак номер такой-то, другая табличка, больничка, рабочий корпус…
Направо, налево, вниз, вот и забор и тотальной симметрии вход. За забором группами бродят люди – туристы. Все подчинено строгой логике. Зачем оставлять все – только по одному экземпляру. Ведь остальное лишено функциональности. От газона из угля, очерченного белым камнем, к другому газону. Табличка, барак номер такой-то, другая табличка, больничка, рабочий корпус…Люди тихо ходят отдельно и группами. Заглядывают в окна и двери, стоят у стендов. Людям все интересно – каждый камень, любая надпись. «Посмотри, здесь был седьмой барак а здесь десятый.» «А вот здесь расстреливали.» «А как они это делали?» «А вот, чтобы пули не летели дальше – специально деревьями уложена стенка.» «А вот здесь лежали трупы.» «А здесь евреи…» Все интересно людям. Где что и как расположено и как мудро была продумана эта машина уничтожения.
Люди тихо ходят отдельно и группами. Заглядывают в окна и двери, стоят у стендов. Людям все интересно – каждый камень, любая надпись. «Посмотри, здесь был седьмой барак а здесь десятый.» «А вот здесь расстреливали.» «А как они это делали?» «А вот, чтобы пули не летели дальше – специально деревьями уложена стенка.» «А вот здесь лежали трупы.» «А здесь евреи…» Все интересно людям. Где что и как расположено и как мудро была продумана эта машина уничтожения.А это что за домик? Можно войти внутрь? Пожалуйста, стрелочка приглашает вас к продолжению осмотра. Все уложено белой плиткой до потолка. Вниз уходит конвейер с крюками, цепи, лебедки, заслонка, две печи. «Не желаете посмотреть как это работает?» Сотрудник музея выдвигает какие-то металлические рейки, открывает заслонки. «Вот сюда клали тело. Температура была такая-то. Дым сюда, пепел туда. Вот туда задвигали. Идет тяжеловато. Нужно бы смазать.»
А это что за домик? Можно войти внутрь? Пожалуйста, стрелочка приглашает вас к продолжению осмотра. Все уложено белой плиткой до потолка. Вниз уходит конвейер с крюками, цепи, лебедки, заслонка, две печи. «Не желаете посмотреть как это работает?» Сотрудник музея выдвигает какие-то металлические рейки, открывает заслонки. «Вот сюда клали тело. Температура была такая-то. Дым сюда, пепел туда. Вот туда задвигали. Идет тяжеловато. Нужно бы смазать.»И в этот момент я ловлю себя на мысли, - а имею ли я право стоять здесь и созерцать все это. Где я и что это все такое?
И в этот момент я ловлю себя на мысли, - а имею ли я право стоять здесь и созерцать все это. Где я и что это все такое?Это место где умерщвляли людей, это место страдания и скорби. И сейчас я здесь – турист со свойственным ему туристическим любопытством, без малейшего понятия о том, а что это такое – быть заключенным лагеря номер … под номером … ежедневно ждущего смерти, и цепляющегося за жизнь, стою здесь и смотрю на устройство окончательного уничтожения тела, следа чьих-то жизней, когда-то, давным-давно, здесь и сейчас.
Это место где умерщвляли людей, это место страдания и скорби. И сейчас я здесь – турист со свойственным ему туристическим любопытством, без малейшего понятия о том, а что это такое – быть заключенным лагеря номер … под номером … ежедневно ждущего смерти, и цепляющегося за жизнь, стою здесь и смотрю на устройство окончательного уничтожения тела, следа чьих-то жизней, когда-то, давным-давно, здесь и сейчас.Вот так и появилась странная мысль – попытаться во всем этом разобраться, сделав фильм.
Вот так и появилась странная мысль – попытаться во всем этом разобраться, сделав фильм.ПРЕССА О ФИЛЬМЕ
ПРЕССА О ФИЛЬМЕ
АНТОН ДОЛИН
АНТОН ДОЛИН АНТОН ДОЛИН
http://newtimes.ru/stati/syuzhetyi/park-smerti-i-otdyixa.html
http://newtimes.ru/stati/syuzhetyi/park-smerti-i-otdyixa.html http://newtimes.ru/stati/syuzhetyi/park-smerti-i-otdyixa.html
"Лозница делает концептуальное кино, в котором непосредственно обращенная к зрителю идея рассчитана на его реакцию и внутреннюю работу. В «Аустерлице» нет никакого закадрового текста — только не замолкающий звуковой фон, по сути, шум, без которого невозможно представить ни одно многолюдное туристическое место. Нет комментария, нет титров: например, снималась картина в Дахау и Заксенхаузене, но на экране перед нами — единый, обобщенный концлагерь. Ведь конкретная история этих двух лагерей здесь роли не играет. Важны лишь те, кто тратит воскресный день на поездку в такое место."
"Лозница делает концептуальное кино, в котором непосредственно обращенная к зрителю идея рассчитана на его реакцию и внутреннюю работу. В «Аустерлице» нет никакого закадрового текста — только не замолкающий звуковой фон, по сути, шум, без которого невозможно представить ни одно многолюдное туристическое место. Нет комментария, нет титров: например, снималась картина в Дахау и Заксенхаузене, но на экране перед нами — единый, обобщенный концлагерь. Ведь конкретная история этих двух лагерей здесь роли не играет. Важны лишь те, кто тратит воскресный день на поездку в такое место." "Лозница делает концептуальное кино, в котором непосредственно обращенная к зрителю идея рассчитана на его реакцию и внутреннюю работу. В «Аустерлице» нет никакого закадрового текста — только не замолкающий звуковой фон, по сути, шум, без которого невозможно представить ни одно многолюдное туристическое место. Нет комментария, нет титров: например, снималась картина в Дахау и Заксенхаузене, но на экране перед нами — единый, обобщенный концлагерь. Ведь конкретная история этих двух лагерей здесь роли не играет. Важны лишь те, кто тратит воскресный день на поездку в такое место."
"Важнейшая из всех надписей встречает посетителей в начале фильма и провожает в финале: «Arbeit macht frei». Редкий турист пройдет мимо, не сделав фото на память. То ли лживая, то ли издевательская формула, с которой начинался крестный путь узников концлагерей, тоже потеряла первоначальный смысл, став знаковым (но бессмысленным) артефактом. Место рабского труда превратилось в обитель праздности, слово «свобода» и вовсе потеряло значение: ворота открыты, войти и выйти может любой желающий. Но Лозница своим фильмом вдыхает в эту фразу новый смысл. Каждый, кто оказывается здесь, обязан не только идти и смотреть. Его роль — проделать внутреннюю работу, самый важный труд. Только он один дает внутреннюю свободу или хотя бы надежду на нее."
"Важнейшая из всех надписей встречает посетителей в начале фильма и провожает в финале: «Arbeit macht frei». Редкий турист пройдет мимо, не сделав фото на память. То ли лживая, то ли издевательская формула, с которой начинался крестный путь узников концлагерей, тоже потеряла первоначальный смысл, став знаковым (но бессмысленным) артефактом. Место рабского труда превратилось в обитель праздности, слово «свобода» и вовсе потеряло значение: ворота открыты, войти и выйти может любой желающий. Но Лозница своим фильмом вдыхает в эту фразу новый смысл. Каждый, кто оказывается здесь, обязан не только идти и смотреть. Его роль — проделать внутреннюю работу, самый важный труд. Только он один дает внутреннюю свободу или хотя бы надежду на нее." "Важнейшая из всех надписей встречает посетителей в начале фильма и провожает в финале: «Arbeit macht frei». Редкий турист пройдет мимо, не сделав фото на память. То ли лживая, то ли издевательская формула, с которой начинался крестный путь узников концлагерей, тоже потеряла первоначальный смысл, став знаковым (но бессмысленным) артефактом. Место рабского труда превратилось в обитель праздности, слово «свобода» и вовсе потеряло значение: ворота открыты, войти и выйти может любой желающий. Но Лозница своим фильмом вдыхает в эту фразу новый смысл. Каждый, кто оказывается здесь, обязан не только идти и смотреть. Его роль — проделать внутреннюю работу, самый важный труд. Только он один дает внутреннюю свободу или хотя бы надежду на нее."
МИХАИЛ ЯМПОЛЬСКИЙ
МИХАИЛ ЯМПОЛЬСКИЙ МИХАИЛ ЯМПОЛЬСКИЙ
http://www.colta.ru/articles/specials/11589
http://www.colta.ru/articles/specials/11589 http://www.colta.ru/articles/specials/11589
MEDUZA
MEDUZA MEDUZA
https://meduza.io/feature/2016/09/03/artdokfest-austerlits
https://meduza.io/feature/2016/09/03/artdokfest-austerlits https://meduza.io/feature/2016/09/03/artdokfest-austerlits
Интервью С. Лозницы для Радио "Свобода"
Интервью С. Лозницы для Радио "Свобода" Интервью С. Лозницы для Радио "Свобода"
http://www.svoboda.org/a/27957667.html
http://www.svoboda.org/a/27957667.html http://www.svoboda.org/a/27957667.html
"Люди ходят в шортах, в декольте, летом – море полуголых тел. Может быть, должен быть дресс-код? Вообще-то, должно быть некое внутреннее чувство, ощущение, что ты ходишь по пеплу. Там, в этой земле – кости уничтоженных тысяч и тысяч людей. А люди снимают майки, ходят голыми, загорают – такое тоже я видел. Отсутствие у этих туристов такта, отсутствие атмосферы скорби – все говорит о том, что этот кошмар так и не был понят. Трагедия воспринимается как нечто очень далекое."
"Люди ходят в шортах, в декольте, летом – море полуголых тел. Может быть, должен быть дресс-код? Вообще-то, должно быть некое внутреннее чувство, ощущение, что ты ходишь по пеплу. Там, в этой земле – кости уничтоженных тысяч и тысяч людей. А люди снимают майки, ходят голыми, загорают – такое тоже я видел. Отсутствие у этих туристов такта, отсутствие атмосферы скорби – все говорит о том, что этот кошмар так и не был понят. Трагедия воспринимается как нечто очень далекое." "Люди ходят в шортах, в декольте, летом – море полуголых тел. Может быть, должен быть дресс-код? Вообще-то, должно быть некое внутреннее чувство, ощущение, что ты ходишь по пеплу. Там, в этой земле – кости уничтоженных тысяч и тысяч людей. А люди снимают майки, ходят голыми, загорают – такое тоже я видел. Отсутствие у этих туристов такта, отсутствие атмосферы скорби – все говорит о том, что этот кошмар так и не был понят. Трагедия воспринимается как нечто очень далекое."
СЕАНС
СЕАНС СЕАНС
АЛЕКСЕЙ ГУСЕВ
АЛЕКСЕЙ ГУСЕВ АЛЕКСЕЙ ГУСЕВ
http://seance.ru/blog/austerlitz-interview/
http://seance.ru/blog/austerlitz-interview/ http://seance.ru/blog/austerlitz-interview/
НОВАЯ ГАЗЕТА
НОВАЯ ГАЗЕТА НОВАЯ ГАЗЕТАhttps://www.novayagazeta.ru/articles/2016/09/05/69760-sergey-loznitsa-nelzya-delat-selfi-na-meste-kazni https://www.novayagazeta.ru/articles/2016/09/05/69760-sergey-loznitsa-nelzya-delat-selfi-na-meste-kazni
"Нельзя делать селфи на месте казни!"
"Нельзя делать селфи на месте казни!" "Нельзя делать селфи на месте казни!"
КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА
КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА
Стас Тыркин
Стас Тыркин Стас Тыркин
http://www.kp.ru/daily/26579.4/3593833/
http://www.kp.ru/daily/26579.4/3593833/ http://www.kp.ru/daily/26579.4/3593833/
"Вопросов и мыслей по мере просмотра возникает множество, и все, что происходит в картине, происходит прежде всего в голове у зрителей, а не на экране - режиссёр как бы «самоустраняется», предоставляя зрителю возможность самому делать выводы".
"Вопросов и мыслей по мере просмотра возникает множество, и все, что происходит в картине, происходит прежде всего в голове у зрителей, а не на экране - режиссёр как бы «самоустраняется», предоставляя зрителю возможность самому делать выводы". "Вопросов и мыслей по мере просмотра возникает множество, и все, что происходит в картине, происходит прежде всего в голове у зрителей, а не на экране - режиссёр как бы «самоустраняется», предоставляя зрителю возможность самому делать выводы".
DOK Leipzig:
DOK Leipzig: DOK Leipzig:
Jury Statement
Jury Statement Jury Statement Jury Statement"Austerlitz" is a magnificent filmic essay about a walk in the wellkept sets of the most horrible acts of the concentration camp genocide. Loznitsa is working with light and shadow, as he is relentlessly observing large groups of visitors. The calm and beauty of his images and the remarkable soundediting leaves lots of space for thinking one more time about what happened not so long ago in the middle of Europe. The film is sophisticated, almost playful in the way, it deals with inside and outside and its very consequential framing of people and objects.
"Austerlitz" is a magnificent filmic essay about a walk in the wellkept sets of the most horrible acts of the concentration camp genocide. Loznitsa is working with light and shadow, as he is relentlessly observing large groups of visitors. The calm and beauty of his images and the remarkable soundediting leaves lots of space for thinking one more time about what happened not so long ago in the middle of Europe. The film is sophisticated, almost playful in the way, it deals with inside and outside and its very consequential framing of people and objects.