ВОЖДЕЛЕНИЕ

В российский прокат выходит "Вожделение" Энг Ли — главный победитель последнего Венецианского фестиваля. В этой картине есть все признаки большого кино и зрелища для всех: эпический размах и почти трехчасовая длительность, политика и эротика, секс и саспенс, мелодрама и порнография...

1941 год, Китай переживает японскую оккупацию. Целомудренная леди из Шанхая, активистка отряда Сопротивления пытается заманить в смертельную ловушку коллаборациониста, но проваливает "молодогвардейскую" миссию, как только попадает к нему в постель. В "Горбатой горе" Энг Ли небезуспешно подорвал традиционное представление о героях вестерна, вступавших в его ленте в нетрадиционные отношения. Теперь он скорректировал образ femme fatale. Из соблазнительницы она становится пассивной жертвой, которую использует homme fatal в исполнении Тони Люна, звезды "Любовного настроения".

Энг Ли легко и эффектно играет культурными штампами — скрещивает консервативное ретро с откровенными постельными сценами, до сих пор табуированными в китайском кино, "соцреализм" — с натурализмом. Но несмотря на всю режиссерскую смелость, "Вожделение" возвращает нас чуть-чуть назад — к уже традиционному кинематографу XX века, исчерпывающе рассказавшему об основном инстинкте как двигателе истории.

— Впервые за долгие годы вы сняли картину на китайском языке. В производстве "Вожделения" также участвовал Тайвань. Насколько было важно вернуться к своим корням?

— Я загорелся этой историей очень давно, когда впервые прочитал рассказ Эйлин Чанг. Он меня не отпускал, желание экранизировать его было очень сильным. Снимать в Китае было тяжело — по личным, внутренним причинам: с этими краями меня многое связывает. Но гораздо большую сложность представлял сам материал: японская оккупация Китая в период Второй мировой войны. Во-первых, для китайцев это больная мозоль и запретная тема. В кино ее никогда не поднимали. Во-вторых, это ушедшая, но по-прежнему будоражащая эпоха. Тогда люди иначе вели себя, иначе общались, по-другому существовали в обществе. На съемках мне приходилось даже напоминать актерам, что такое стеснительность, сегодня это уже практически отжившее качество... Технически в Китае работать труднее. Производство одного китайского фильма равнозначно для меня съемкам трех англоязычных картин. Но я бы хотел, чтобы китайская киноиндустрия расширялась и улучшалась, у нее есть огромный потенциал. Это одна из причин, почему я хотел снять китайский фильм.

— Что же именно так поразило вас в рассказе Эйлин Чанг?

— Это очень многослойное произведение. Оно вызвало во мне страх, и именно страх двигал мною во время съемок. С одной стороны, это история о сущности патриотизма — самой сильной китайской идеологии. Сегодня ничто другое нас так не объединяет. Даже конфуцианство больше не работает. Патриотизм — самое мощное, что есть в китайской культуре. Разумеется, особенно сильно он проявляется во время войн. С другой стороны, все это патриотическое безумие описано в рассказе сквозь призму женской сексуальности, которая в китайской культуре табуирована. Что женщина получает от секса? — этот вопрос для китайцев под запретом. Мы ничего об этом не знаем. Даже сами женщины им не задаются... И вдруг об этом пишет Эйлин Чанг, знаменитая писательница, которую любят и знают в Китае! Работать с таким материалом намного страшнее и рискованнее, чем рассказывать историю об американских ковбоях-геях.

Есть еще один аспект. Я во многом идентифицирую себя с главной героиней "Вожделения".

Через игру и притворство она открывает правду о самой себе. То же самое происходит со мной, когда я снимаю фильмы. Я тоже "инсайдер", который внедряется в чужие культуры и таким образом приближается к себе — настоящему.

— Вы считаете, что посредством вымысла и игры можно постичь реальность, узнать правду?

— Да, именно поэтому мы читаем книги, ходим в театр, смотрим кино. Это суть искусства. Через погружение в условный, вымышленный мир, в иллюзию, пускай жестокую и страшную, мы получаем шанс узнать правду, но не платим за эту правду так, как пришлось бы платить в реальной жизни. В этом я вижу преимущество искусства перед жизнью. Что бы ни происходило на экране, на страницах книги или на сцене, с каким бы экстремальным опытом ни соприкасался зритель, он все равно остается в безопасной зоне.

— И какую правду открывает нам "Вожделение"?

— Для меня это война между мужчиной и женщиной, принимающая форму страшной взаимной оккупации. А историческая японская оккупация Китая — символ, метафора этих отношений. И невозможно сказать, кто в них оккупант, а кто оккупированный, кто мучитель, а кто жертва. В конце концов героиня предает Китай и проваливает операцию из-за бриллианта, который ей дарит коллаборационист, принимая этот подарок за знак любви. А он спасается, как кролик!

— Вы — один из самых разносторонних современных режиссеров, с поразительной легкостью преодолевающий различные национальные и культурные барьеры. И все-таки какая культура вам ближе на данный момент? Где вы чувствует себя как дома?

— Не могу сказать наверняка. Мои родители, братья и сестры живут на Тайване. Когда я к ним приезжаю, то чувствую себя как дома, но в то же время у меня появляется ощущение, что я там — гость. И все-таки в повседневной жизни мне ближе всего Нью-Йорк, где я провожу большую часть времени. Там живет моя семья — жена, дети. Но в американской культуре я по-прежнему ощущаю себя аутсайдером. В не меньшей степени мой дом — это мои фильмы. Это единственное место, где меня не раздирают противоречия.

— Как вы снимали эротические сцены? Они поражают сочетанием откровенности и драматизма.

— Это самые трудные и болезненные эпизоды, которые я когда-либо снимал. Как режиссер, я не получил от них никакого удовольствия. Напротив, был выжат как лимон. Я почувствую удовлетворение лишь в том случае, если они заставят зрителя задуматься о природе и драме человеческих отношений. Словам неподвластно то, что можно выразить на языке тела. Именно к такому эффекту я стремился. Не могу даже представить себе, что испытывают люди, которые делают настоящие порнофильмы. Как они выдерживают такое напряжение — не столько физическое, сколько психологическое? В "Вожделении" эти эпизоды ставят вопрос о том, насколько далеко герои (и актеры) готовы зайти в собственной игре, в собственном притворстве.

Секс в кино — это настоящее испытание для актеров, проверка их выносливости. От моих актеров требовалась максимальная самоотдача. По-моему, в этих сценах явлен предел актерской игры. Мне нужно было подготовить к ним и себя, и зрителя — именно поэтому они появляются в последней трети фильма, когда уже прошло почти два часа. Эти моменты кульминационны, они не могли произойти раньше, иначе утратилось бы психологическое напряжение. И их не могло быть много — в противном случае это походило бы на структуру порнофильма. Секс для меня не является эквивалентом любви, но он близок к ней. В отношениях двух людей нет ничего более интимного, чем сексуальный контакт. Он является катализирующей силой любовного чувства. Но эта сила может вызывать и разрушительный эффект.

— Вы все время снимаете разные фильмы. Как бы вы сформулировали тему, которая объединяет ваши картины?

— Меня всегда волновал вопрос человеческой сексуальности, то, как она влияет на внутренний мир. Эту тему я исследую с разных сторон. Мне кажется, все мои ленты так или иначе затрагивают конфликт между социальными условностями и природой человека, его волей к свободе. Это извечное противоречие между личным и публичным, между естественным желанием быть самим собой и навязанной необходимостью изображать кого-то другого. Это есть и в "Горбатой горе", и в "Вожделении".

Хотя эти картины во многом противоположны. "Горбатая гора" — фильм об утрате и тоске по утраченному. В нем есть романтичность. Для меня это образ потерянного рая, в который невозможно вернуться и который постепенно становится абсолютной иллюзией. А то, что происходит в "Вожделении", — это ад, из которого невозможно вырваться.