КОРОТКИЙ ФИЛЬМ ОБ УБИЙСТВЕ

В «Коротком фильме об убийстве» сначала гибнет таксист, убитый молодым парнем, а затем и юный убийца. Само название фильма как бы уравнивает убийство умышленное и убийство во имя закона. Оппоненты режиссера полагают, что он пускает в ход все возможные кинематографические механизмы, стремясь во что бы то ни стало эмоционально приблизить зрителя к герою-убийце и таким образом подтвердить точку зрения молодого адвоката, высказанную в фильме: смертный приговор не выполняет превентивных функций, не отпугивает от совершения преступления. А если так, то смертная казнь — лишь санкционированная традицией месть. Зло, приплюсованное к злу.



Поселок, в котором разворачивается действие картины, как бы окружает тягостный, мрачный ореол: ощущение это достигается оператором Идзяком при помощи желтого дымчатого фильтра, нивелирующего краски. Такой же ореол возникает позже в эпизоде прохода убийцы по краковскому предместью. Эта дымка затуманит все пространство фильма — все предстанет перед нами в состоянии депрессии и безнадежности. И это же настроение будет сопровождать жертву — таксиста — на его последнем пути.



Убийца и жертва одинаково антипатичны, они даже уравнены в своей антипатичности. Причем природа их антипатичности не столько в отрыве от некоей усредненной жизненной нормы, сколько как раз в принадлежности к ней, к серой обыденщине. Они чем-то даже похожи друг на друга, убийца и жертва. Скажем, у таксиста есть подозрительная склонность к непредсказуемым поступкам, к черному юморку. К тому же обоим свойственна некоторая хамоватость. Но в момент нападения, когда начинается борьба за жизнь, за выживание, элементарная, как в джунглях, все эти характеристики теряют уместность. Вот таксист вглядывается в своего убийцу помертвевшим взглядом, и мы обнаруживаем на лице жертвы чистую, обнаженную человечность. Этот взгляд заставляет убийцу машинально шептать: «Иисусе...», но страшная работа продолжается.



Сначала мы наблюдаем за убийством, затем — за исполнением приговора. И если воспользоваться термином «отождествление», то мы отождествляем себя по очереди то с жертвой, то с убийцей, поскольку он сам становится жертвой. То есть мы видим в убийце человека, сочувствуем ему, и даже, возможно, в каком-то смысле становимся егосообщниками. После просмотра вспоминаются слова героя фильма «Хладнокровно» по Трумену Капоте. Сообщник убийства в ожидании приговора говорит следующее: «Я за повешенье, пока повешенный — не я».



Последние сцены в тюрьме исполнены все возрастающего мрачного драматизма. Каждая фраза из разговора адвоката с парнем вроде и взывает к надежде на новую жизнь, но этот разговор происходит перед отправкой парня на виселицу, а значит, впереди — пустота. Прощения не последует. Конвоир в ожидании. Последние приготовления в комнате с виселицей. Собственно, казнь начинается уже тогда, когда парня еще только ведут на смерть: его жизнь уже описана. Так же как у Гриффита в «Нетерпимости», мы не можем смириться с таким исходом. Но у Гриффита должен погибнуть невиновный, а здесь нам становится жаль преступника. Кесьлевский приглашает нас на казнь, но сейчас не средневековье, и в зрелище пыток мы не можем видеть «утонченное развлечение». Режиссер ловит нас здесь на непроизвольном чувстве стыдливого милосердия, которое претит многим из тех, кто рецензировал «Короткий фильм об убийстве». Так что же, нами манипулируют? Нет, наши чувства естественны и человечны — вне зависимости от моральной оценки. Просто зло, распознанное фильмом, так глубоко затаилось в окружающем нас мире, что правосудие перед ним бессильно.