Ф. Мюррэй Абрахам, Том Халс, Элизабет Берридж, Рой Дотрис, Саймон Кэллоу и др.
6 фото
Милош Форман достиг особого рода совершенства, реконструировав атмосферу XVIII века, вне которой немыслимо рождение феномена Моцарта. Равно как и знаменитая история зависти к гению со стороны посредственности – Антонио Сальери. Правда, авторы дополнительно дистанцируются от легендарных событий, воссозданных как бы с исповедальных слов доживающего свой век в клинике для душевнобольных Сальери, вспоминающего о том, что произошло 30 годами ранее. Явление «этого хвастливого, сладострастного, вульгарного, инфантильного мальчишки», без намёка на стеснение отпускающего сальные шутки, поминутно впадающего в пронзительный смех, было не просто подобно грому среди ясного неба. Маэстро Антонио к тому моменту добился всех мыслимых регалий, славы и признания знатоков, был избран на почётную должность ведущего композитора при дворе императора Иосифа II. И потому – воспринял триумф юного коллеги-парвеню, походя сочиняющего музыку, которой суждено остаться нетленной, как высочайшую, вселенскую несправедливость по отношению к себе, многим пожертвовавшему во имя дела жизни, но даже не приблизившемуся к уникальному дарованию. В название вынесено второе имя Моцарта, означающее ‘излюбленный Богом’, – и Сальери поневоле превращается в богоборца, будучи не в состоянии одолеть снедающую душу и сердце зависть. И, как следствие, уразуметь, почему Всевышний отметил не его, прилежного до одержимости, искусного и искушённого в теории, а того, кто решительно не ценит и не осознаёт собственный редкостный дар?..
Великолепен эпизод, когда Моцарт присутствует на постановке одной из своих опер в народном театре, искренне радуясь фейерверку дивертисментов и площадного юмора на сцене. К ужасу Антонио. Ибо единственное, что не приемлет вдохновение, – господство разума, что было возведено в непреложную истину в эпоху классицизма, оказавшись на поверку несовместимым с гармонией… «Измените одну ноту, и возникнет изъян, измените фразу, и вся структура разрушится», – с восторгом замечает Сальери о шедевре Моцарта, не доверяя его комплименту и аплодисментам в свой адрес, отвешиваемым вперемежку с перечислением достоинств очередной правильной (соответствующей канонам) оперы. Не способный обрести свободу духа, неподконтрольного искусственно навязанным нормам, включая законы и личные пожелания Его Величества, титулованный маэстро избирает единственную оставшуюся роль – посланника смерти. Чёрного человека, не просто заказывающего у композитора реквием, но сознательно содействующего приближению его кончины. И самым горьким, непреодолимо болезненным для престарелого Сальери, в итоге решившего добровольно уйти в мир иной, является именно осознание того, что жизнь прошла напрасно, а всё, что останется, связано с постыдными и недостойными чувствами и поступками. Из всех музыкальных отрывков исповедник узнаёт лишь тот, что был случайно переделан Вольфгангом.
Авторы предложили собственную версию «маленькой трагедии», сделав упор на темах и мотивах, отличных от пушкинских. Ключевой оппозицией становится не «гений и злодейство», но божественная свобода – и подчинённость (догмам, законам, нормам, даже чужой прихоти), обрекающая на уничтожение самоё себя.
Милош Форман достиг особого рода совершенства, реконструировав атмосферу XVIII века, вне которой немыслимо рождение феномена Моцарта. Равно как и знаменитая история зависти к гению со стороны посредственности – Антонио Сальери. Правда, авторы дополнительно дистанцируются от легендарных событий, воссозданных как бы с исповедальных слов доживающего свой век в клинике для душевнобольных Сальери, вспоминающего о том, что произошло 30 годами ранее. Явление «этого хвастливого, сладострастного, вульгарного, инфантильного мальчишки», без намёка на стеснение отпускающего сальные шутки, поминутно впадающего в пронзительный смех, было не просто подобно грому среди ясного неба. Маэстро Антонио к тому моменту добился всех мыслимых регалий, славы и признания знатоков, был избран на почётную должность ведущего композитора при дворе императора Иосифа II. И потому – воспринял триумф юного коллеги-парвеню, походя сочиняющего музыку, которой суждено остаться нетленной, как высочайшую, вселенскую несправедливость по отношению к себе, многим пожертвовавшему во имя дела жизни, но даже не приблизившемуся к уникальному дарованию. В название вынесено второе имя Моцарта, означающее ‘излюбленный Богом’, – и Сальери поневоле превращается в богоборца, будучи не в состоянии одолеть снедающую душу и сердце зависть. И, как следствие, уразуметь, почему Всевышний отметил не его, прилежного до одержимости, искусного и искушённого в теории, а того, кто решительно не ценит и не осознаёт собственный редкостный дар?..
Великолепен эпизод, когда Моцарт присутствует на постановке одной из своих опер в народном театре, искренне радуясь фейерверку дивертисментов и площадного юмора на сцене. К ужасу Антонио. Ибо единственное, что не приемлет вдохновение, – господство разума, что было возведено в непреложную истину в эпоху классицизма, оказавшись на поверку несовместимым с гармонией… «Измените одну ноту, и возникнет изъян, измените фразу, и вся структура разрушится», – с восторгом замечает Сальери о шедевре Моцарта, не доверяя его комплименту и аплодисментам в свой адрес, отвешиваемым вперемежку с перечислением достоинств очередной правильной (соответствующей канонам) оперы. Не способный обрести свободу духа, неподконтрольного искусственно навязанным нормам, включая законы и личные пожелания Его Величества, титулованный маэстро избирает единственную оставшуюся роль – посланника смерти. Чёрного человека, не просто заказывающего у композитора реквием, но сознательно содействующего приближению его кончины. И самым горьким, непреодолимо болезненным для престарелого Сальери, в итоге решившего добровольно уйти в мир иной, является именно осознание того, что жизнь прошла напрасно, а всё, что останется, связано с постыдными и недостойными чувствами и поступками. Из всех музыкальных отрывков исповедник узнаёт лишь тот, что был случайно переделан Вольфгангом.
Авторы предложили собственную версию «маленькой трагедии», сделав упор на темах и мотивах, отличных от пушкинских. Ключевой оппозицией становится не «гений и злодейство», но божественная свобода – и подчинённость (догмам, законам, нормам, даже чужой прихоти), обрекающая на уничтожение самоё себя.